Вот как о ее жизни в Сиаме пишет другой автор
Безусловно, рождение Чулы, официальное признание брака принца вдохнули в семейную жизнь супругов новую струю. Екатерина Ивановна заняла заметное положение в столичном обществе. Ее дворец Парускаван как бы соединил традиции Европы и Азии. Еду здесь готовили русские и сиамские повара. По желанию любимой жены Лек оборудовал дворец техническими новинками того времени. Он широко принимал гостей, да супруги и сами не засиживались дома. В 1911 году они совершили путешествие по Европе, их радушно встретили в Петербурге. Катя побывала в Киеве, где получила полное прощение от своего единственного дяди, не одобрявшего экстравагантного брака с восточным чужестранцем. Эти радостные киевские дни дали Екатерине Ивановне почувствовать то, что она старалась заглушить в себе: нет, Сиам не мог заменить ей родины, а роскошь Парускавана давила своей вычурностью и пышностью. По сути, заплети она свои волосы в две рыжие, сводившие с ума гимназистов косы и погляди на себя в зеркало, она бы подумала, что ее «сиамский роман» лишь сон. Даже организм Екатерины Ивановны отторгал новую родину. Записные книжки Лека спустя семь лет после брака начинают полниться пометками о нездоровье жены. Порой это вызывает его досаду: жена уклоняется от путешествий, развлечений, ее словно тяготит образ жизни, который вполне устраивает его. Стоило жене сиамского принца покинуть Киев, где все ее помнили, как Катюшу Десницкую, как в городе родилась легенда.
Константин Паустовский, хранивший в сердце прелестный облик синеглазой девушки, в своей повести «Далекие годы» спустя почти полвека писал: «Придворные ненавидели королеву-иностранку. Ее существование нарушало традиции сиамского двора… Они решили отравить королеву, поправшую древние привычки народа. В пищу королеве начали постепенно подсыпать истертое в тончайший порошок стекло от разбитых электрических лампочек. Через полгода она умерла от кровотечения в кишечнике. На могиле ее король поставил памятник. Высокий слон из черного мрамора с золотой короной на голове стоял, печально опустив хобот, в густой траве, доходившей ему до колен. Под этой травой лежала Катюша Десницкая — молодая королева Сиама».
* * *
Екатерине Ивановне не было суждено стать королевой Сиама. Но злодеи придворные и битые электрические лампочки были тут ни при чем. То чувство, которое прежде наперекор всему делало Катю и Лека счастливыми, стало тускнеть и истончаться. Драматичность положения Кати усугублялась тем, что семейные нелады застали ее в чужой стране, с чужим язьжом, без тех людей рядом, которых принято называть «своими».
Самому ли принцу приглянулась принцесса Навалит, или придворные решили, воспользовавшись моментом, «заменить» чужестранку — неизвестно.
…Миф о якобы ничего не подозревающих женах наверняка придуман мужчинами, сомневающимися в женской интуиции: запах измены Катя уловила со страниц писем Лека. Они догоняли ее в путешествии, в которое она на сей раз отправилась одна. Муж писал о принцессе Навалит как об очаровательном ребенке. Жена же обнаружила здесь шифрограмму задетого за живое мужского сердца.
Вернувшись, Катя должна была признать: у нее появилась соперница. Пятнадцатилетняя принцесса Навалит, похожая на статуэтку, грациозная и веселая, действительно могла увлечь кого угодно. Лек, и раньше ничего не скрывавший от жены, писал ей, что проводит время в молодежной компании, где царствует Навалит. Теперь же принц признался — он не может не видеть Навалит. Но и Катю потерять не хочет.
Катя набралась мужества. Она не только не старалась изолировать мужа от Навалит, но, напротив, прилагала все усилия, чтобы девушка была у него перед глазами. Катя приглашала ее в гости, они вместе отправлялись в кино, на прогулки верхом. Ей хотелось определенности. Лек должен решить, кто из двух женщин нужен ему. Она, Катя, не может быть ни первой, ни второй женой, а только единственной. «Я хочу всего-навсего сказать, что, как ни стараюсь, не могу принять твоих чувств единовременно к принцессе и ко мне. Где правда?.. Да, конечно, я тебя измучила в последнее время всеми этими вопросами, но и ты должен понять меня. В прошлом мы жили действительно как один человек, разделяя и мысли, и чувства друг друга. У меня разрывается сердце, как подумаю, что ты хочешь жить иначе… Думай обо мне как о больном человеке, что ты единственное его лекарство… Лек, ты так мучаешь меня всем этим…»
Так писала Катя мужу, уединившись в загородном доме, где дожидалась решения своего будущего. Наконец, устав ждать, она вернулась в Бангкок. Здесь произошло последнее объяснение.
…Стояло лето 1919 года. Позади было двенадцать лет супружеской жизни и еще год мучительных раздумий, после которых июньским утром Катя сама поставила точку. Она исчезла из Бангкока, не попрощавшись даже с сыном. Через месяц принц Чакрабон подписал бумаги о разводе.
* * *
Несомненно, не случись революции, Катя вернулась бы в Россию. Ехать же туда сейчас было бы безумием.
Она поселилась в Шанхае, где включилась в работу по оказанию помощи беженцам из Совдепии. Здесь же Катя получила телеграмму о смерти Лека.
…Парускаван сделался прибежищем другой хозяйки — Чавалит. Ее признавали гражданской женой Лека, но брат короля отказался дать разрешение на брак. Леку пришлось пережить и потерю матери, королевы Саовабхи. В июне 1920 года он предпринял с Чавалит и Чулой переход на яхте в Сингапур. В море принц сильно простудился. У Лека сделалось воспаление легких, и, проболев две недели, он умер.
Уже на похоронах Лека Катя поняла, что Бангкок ее терпит с плохо скрываемым раздражением. Чулу, наследника трона, ей не отдадут. Во дворце так и заявили: здесь есть кому о нем позаботиться. Оставив двенадцатилетнего сына в Сиаме, Катя вернулась в Шанхай. Вскоре она вышла замуж за американского инженера по имени Гарри Клинтон Стоун и с ним перебралась в Париж.
Сын Кати так и не стал королем Сиама. После смерти отца его послали на учебу в Англию. Там Чула пристрастился к мотоспорту и в конце концов стал участвовать в гонках как профессионал. Его и его русскую маму, несмотря ни на что, соединяли чувства, в которых были и тепло, и нежность. Они постоянно переписывались. В своих письмах Екатерина Ивановна просила прощения у сына за его вынужденное сиротство и старалась объяснить ему, какие силы помешали им быть вместе. Об отце Чулы она вспоминала с неизменной любовью и уважением. Чула женился на англичанке, которая родила ему единственную дочь Наризу. Когда девочка выросла, то, бывая, а иногда живя в Таиланде подолгу в загородном доме своих деда Лека и бабушки Кати, находила сундуки со старыми бумагами. Они проливали свет на семейные предания. В Англии вышла книга, где Нариза Чакрабон рассказала о необыкновенном романе сиамского принца и киевской гимназистки.
Когда отмечалось столетие со дня установления дипломатических отношений между Россией и Таиландом, в центральной газете «Бангкок пост» появилась большая статья о принце Чакрабоне и его русской жене. Впрочем, какие книги, какие статьи могут соперничать с тем, что так мило, тонко и глубоко, так понятно для русского сердца и души написал чуть не полвека назад Константин Паустовский, вспомнив Катюшу Десницкую в городском саду заснеженного Киева.