- Палач ударил, - сказал Консейль.
     Коломб внимательно пробежал еще раз газетную заметку о странной казни и
взял фельетониста за пуговицу жилета.
     - Палач не ударил. - Он поднял руку вверх, изображая движение топора. -
Топор остановился в  воздухе вот  так,  и,  после известных слов  прокурора,
описал  дугу  мимо  головы  преступника к  ногам  палача.  Это  продолжалось
секунду.
     - В таком случае...
     - Голова упала сама.
     - Оставьте  мою  пуговицу,   -   сердито  сказал  Консейль.  -  Теперь,
действительно,  будут спорить,  сама или не сама упала голова Эбергайля.  Но
если  вы  оторвете пуговицу,  я  не  стану  утверждать,  что  она  свалилась
самостоятельно.
     - Если бы пуговица думала об этом так упорно, как голова Эбергайля...
     - Да, но вы академик.
     - Оставим это,  -  сказал Коломб.  -  Очевидность часто говорит то, что
хотят от нее слышать. Эбергайль - великий стигматик.
     - Прекрасно!  -  проговорил,  выходя из кофейни, через некоторое время,
Консейль.  -  Я осрамлю вас завтра,  Коломб,  в газете,  как восхитительного
ученого!  А,  впрочем,  - прибавил он, - не все ли равно - сама упала голова
или  ее  отсекли?  И  что  хуже -  рубить или заставить человека самому себе
оторвать голову?  Во  всяком случае,  палач сел  между двух стульев,  и  ему
придется хорошо подумать об этом.