Сельское население в России с каждым годом уменьшается все интенсивнее. Саратовская область, к сожалению, исключением не является. Сегодня в регионе насчитывается свыше четырехсот деревень, в которых живет менее пятнадцати человек. По данным переписи населения 2010 года, практически в каждом районе области есть несколько полностью вымерших поселений. Основная причина оттока людей – это, конечно же, повальная безработица. "Да нечем тут заниматься. Школу недавно закрыли, детский сад перестал работать еще раньше. Кто-то уехал работать в села покрупнее, большинство – спились или умерли. Вот живой пример", – говорит жительница села Чкаловское, показывая на лежащую на земле женщину, которая еле шевелится и даже не пытается встать. Ее муж, не обращая на супругу никакого внимания, бредет по притоптанной траве за самогонкой. Мы отправились в Ровенский район, чтобы понять, почему вымирает село, и пообщаться с теми, кто вымирать не собирается.
Люди – не ртуть
Заволжские пейзажи не самые живописные. Безликая равнина с одной стороны разбитой трассы и берег – с другой. Вдоль реки время от времени мелькают серые деревенские дома и пустынные улицы. В какой-то момент начинает казаться, что кроме лошадей и прочей скотины здесь уже никого не осталось. Скелеты коровников и зернохранилищ лишь дополняют общую картину полураспада.
Село Чкаловское стоит на крутом волжском берегу. Берег постоянно осыпается, и через несколько лет вместе с ним под грудой сухой глины могут оказаться и окраинные дома. Впрочем, в этих дореволюционных избах уже давно никто не живет. Во дворах кустятся заросли сорняков высотой с человеческий рост. "Да вы еще кладбище наше не видели. Там гробы прямо по кромке обрыва из земли торчат", – безразличным тоном рассказывает мне Ольга Башлова, хлопоча на кухне, расставляя тарелки с щавелевым супом и нарезая салат из свежей зелени.
Родители Ольги Францевны – русские немцы. Жили на Урале, потом отца репрессировали, и семья не по своей воле оказалась в дружественной Киргизии. "Там работали на рудниках, нам квартиру дали, на разработках ртутных себе мужа нашла, поженились, ну и так далее", – вспоминает женщина. После развала Советского Союза начался процесс исхода некоренного населения из Центральной и Средней Азии. "Нам так и сказали, что вы – русские и вам тут не место, езжайте, откуда приехали. У нас выбора не оставалось, там мы сразу стали людьми третьего сорта", – добавляет муж Ольги Сергей. Большую часть жизни мужчина трудился на рудниках, заработал себе небольшую пенсию и серьезные хронические болячки. "Вы же знаете, как там было. Есть комсомольская стройка – все собрались и поехали. Мы тогда даже и не знали, что ртуть опасна. Это только потом по радио услышали, что если в квартире градусник разбился, нужно вызывать специалистов. А у нас там под каждым камнем ртуть была, мы ее руками просто так брали", – рассказывает Сергей. Несмотря на то, что это довольно крупный мужчина, с мощными руками и шеей, выглядит он значительно старше своих лет, тяжело дышит и с трудом передвигается.
Как немцы приехали
"Мы долго думали, куда нам ехать. В Германию не хотели, хотели остаться в России. Думали про Омскую область: говорили, что там есть немецкие поселения, но там комары и климат плохой. В итоге остановились на Саратовской области", – вспоминает Ольга. В начале 1990-х здесь собирались восстанавливать что-то вроде довоенных немецких кантонов, с инфраструктурой, производством, фермами и полями. Инвесторы из Германии, обеспокоенные растущей миграцией бывших российских немцев, всерьез обсуждали эти проекты. Подключилось и правительство региона, которое тогда начало тесно сотрудничать с немецкими коллегами.
"Лично я с семьей тоже перебралась сюда из Средней Азии. Говорили, что здесь построят шестьсот домов для немцев Поволжья, что тут будет комфортно жить. Хотя у меня нет немецких корней, я рассчитывала, что здесь можно будет обосноваться, найти работу, – говорит соседка Башловых Людмила Михайловна. – Перебрались сюда с семьей, ждали, надеялись, но так ничего и не произошло". В 1993 году в селе поставили 20 железных вагончиков, в которых на время поселили немецкие семьи, приехавшие из Казахстана, с Урала и Алтая. Большая стройка так и не началась, и немцы стали разъезжаться. В 1998 году, по словам местных жителей, наконец-то построили 11 кирпичных домов.
Остальные 589 остались в проектах, которые испарились вместе с инвесторами и кураторами. "Я не знаю, куда все это делось, но в какой-то момент про нас просто забыли и оставили на произвол судьбы", – подытоживает Ольга Францевна.
Утопия с акцентом
Экс-губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков вспоминает, что подобных проектов в период его правления было несколько. По его словам, он сам ездил в Казахстан и уговаривал поволжских немцев вернуться сюда. "И они переезжали. Мы заказывали контейнеры, вагоны. Но начали заманивать наших немцев их соотечественники из Восточной Германии. Они стали здесь все бросать и уезжать туда. Была организация, которая способствовала тому, чтобы немцы и здесь закреплялись, и в Германию уезжали, – рассказывает Аяцков. – Но было очень много и политических моментов, которые создавали поводы для социальной напряженности. С другой стороны, мы знаем, что не все, кто уехал в Германию, смогли там прижиться. Некоторые вернулись, но расселялись уже не компактно, а по разным местам, и теперь немецкой диаспоры как таковой у нас нет. Было хорошее предложение – воссоздать автономию немцев Поволжья. Может, это бы изменило ситуацию. А так по области организовали колонии из вагончиков. Проект оказался нежизнеспособным, несмотря на то, немцы нам по культуре ближе, нежели та миграция, которая теперь потянется из Китая".
Сейчас тем немногим российским немцам, что живут в Чкаловском, раз в год присылают календарь, который издает Международный союз немецкой культуры. "250 лет назад молодая императрица Екатерина II, именуемая нами сегодня "Великой", издала манифест о приглашении всех иностранцев к освоению русских земель, – обращается с красочных страниц календаря уполномоченный федерального правительства ФРГ по делам переселенцев и национальных меньшинств Кристоф Бергнер. Он кратко напоминает об истории колонизации и констатирует: – Благодаря колониальной политике Екатерины, сегодня мы по-прежнему можем наблюдать бурлящую жизнь немцев в России".
Алкостоп
Я прощаюсь с Ольгой Францевной и ее мужем и отправляюсь гулять по селу. Дома немцев здесь стоят особняком и выделяются из общей застройки. Похоже, что они единственные были построены здесь после войны, остальные жилища по большей части деревянные, прогнившие и трухлявые. По единственной асфальтированной улице бредет худощавый человек с большой пластиковой бутылкой пива в одной руке и ее меньшей копией в другой. Он жадно присасывается к горлышку и не сразу реагирует на меня. "А чо? Волга там прямо до конца", – вяло бубнит он и снова возвращается к своему занятию.
На одном из немногих кирпичных зданий в поселке висит потрескавшаяся и облупившаяся надпись "Магазин", сохранившаяся еще с советских времен. На крыльце суетятся две женщины. Одна из них вызывающе неопрятна и расхлябана. Он нее тонко веет перегаром. "Спасибо, теть Ира, я потом занесу", – говорит она и закладывает в пакет буханку хлеба и бутылку. Продавец Ирина, завидев в моих руках фотоаппарат, тут же исчезает где-то за витринами. Я пытаюсь расспросить ее о том, как живут люди в селе. "Да нормально они живут, работают. Что вы ко мне вообще пристали?! У администрации спрашивайте. Я обычная женщина, у меня есть работа", – раздраженно цедит она, спешно закрывает магазин и на нетвердых ногах бежит за своей покупательницей.
"Нам пить некогда"
Километрах в тридцати от Чкаловского есть поселок Новый. По данным все той же переписи 2010 года, там живут три человека. Мы сворачиваем с трассы на грунтовку. По мере приближения к поселку разбитая пыльная дорога сменяется на заросшую травой. Судя по всему, в этом направлении никто не ездит. Я ориентируюсь по навигатору, чтобы не пропустить нужную развилку. На снимке со спутника видно несколько домов посреди зеленого поля. Скорее всего, с момента переписи здесь уже не осталось и этих троих жителей. Въезжающих в поселок встречает безымянная могила с деревянным крестом. Справа от дороги видны остатки жилых домов, разрушенные то ли временем, то ли вандалами. Улицы пусты. Выскочившая откуда-то с громким лаем собака заставляет вздрогнуть. Она преследует машину, самоотверженно кидаясь на колеса. Из зарослей выходит серая от пыли свинья. За ней семенят розовые поросята. Пугаясь машины, они прячутся за мамашей. Село все же оказывается живым. Когда пес отстает, я выхожу на улицу. В поселке осталось всего несколько домов. В поле замечаю женщину в платке.
"Да никого тут не осталось. Только три человека. Я, фермер-дагестанец и бабулька после инсульта, – почему-то ничуть не удивившись моему визиту рассказывает женщина, представившаяся Розой. – Я в начале двухтысячных сюда переехала из другого поселка. Раньше здесь хозяйство развито было. До перестройки был большой колхоз со своими свинарниками, коровниками, фермами, МТС. Лошадей держали, столовая была, водопровод. Потом все развалилось, а люди разъехались". По словам местной жительницы, здесь все живут натуральным хозяйством. Возделывают огороды, разводят скотину, ходят к водонапорной башне, несколько раз в месяц нанимают машину и едут в ближайшее село в магазин. Единственной коренной жительницей села является бабушка, перенесшая инсульт и ожидающая, когда ее заберут в интернат. "Я сама из Дагестана родом, фермер этот тоже с Кавказа. Мне дети приезжают помогать, а так бы я не справилась одна, – рассказывает Роза, перегоняя коров к водопою. – Мы не жалуемся, привыкли уже, да и работы много. В соседних деревнях пьют, а нам тут пить некогда. Трудишься целый день, чтобы можно было хоть с огорода себя прокормить".
Прогнозы Петра Великого
На следующий день я звоню в Институт аграрных проблем Российской академии наук, ведущему сотруднику, доктору философских наук, профессору Петру Панфиловичу Великому. Не один десяток лет этот ученый занимается проблемами села. Из-под его пера вышло несколько книг, за свою карьеру он объездил сотни деревень и может объективно оценить то, что мы увидели во время командировки. "На самом деле наш регион ничем принципиально не отличается от других. Конечно, в деревне сейчас нет работы или ее очень мало. Но, с другой стороны, я много общался с селянами, спрашивал, почему они, например, не заведут себе скотину. "Ну а какую корову? Чем я ее кормить буду? Я сена накошу, но везти его не на чем…" Это мне молодой человек говорит, который пытался пристроиться на работу в городе. Я ему: "Так попроси соседа, пусть он на тракторе тебе довезет". А он мне рассказывает, что соседу это не нужно, что он денег потребует и т.д. Поневоле приходишь к выводу, что главная проблема сегодня кроется в отсутствии общинного крестьянского мышления, его повытравили у сельского населения. Если раньше люди были заняты коллективным, объединяющим трудом, то сейчас этого нет", – объясняет Великий.
По словам Петра Панфиловича, сельское население ищет работу в городе, но редко достигает успеха и чаще всего устраивается на стройках, в охране или магазине. Несмотря на то, что многие имеют образование, применять по назначению они его не могут.
Единственный выход сегодня, по мнению ученого, – это надежный инвестор, который будет вести свой крепкий бизнес и обеспечивать людей работой. Только в этом случае отток населения можно будет если не остановить, то минимизировать. Успешный бизнес на селе так или иначе вынужден будет нести и социальную миссию: вновь потребуются детские сады и школы, появится необходимая качественная инфраструктура и социальная среда.
Единственный вопрос, на который пока сложно ответить: когда придет этот спасительный сильный фермер? А самое главное – откуда?..
